– М-да… – сказал Главный. – Если вы кончили, пойдемте. Через десять минут концерт.

Как все любительские представления, концерт был и хорош и плох.

Музыкальные номера были превосходны, одна певица – на самом высшем земном уровне. У нее было прекрасное меццо-сопрано, и Гибсон не удивился, когда прочитал в программе: «…бывшая солистка Королевской Ковент-Гарденской оперы».

После этого показывали пьесу, где несчастную героиню долго мучил старомодный негодяй. Публика осталась довольна, кричала в нужных местах и много аплодировала.

Затем выступил замечательный чревовещатель, но Гибсон заметил, что в куклу вмонтирован радиоприемник. Правда, конферансье впоследствии честно в этом признался.

Его сменил скетч из марсианской жизни, однако в нем было так много местных намеков, что Гибсон понял далеко не все. Злоключения главных персонажей – например, запарившегося чиновника, похожего на Уиттэкера, – вызвали смех. Но все просто покатились с хохоту, когда появилась причудливая личность с записной книжкой и стала задавать дурацкие вопросы, записывать их, ронять книжку и щелкать камерой направо и налево. Гибсон не сразу понял, в чем дело, а когда понял – побагровел, но решил, что ему остается одно, и захохотал громче всех.

В конце все запели хором. Нельзя сказать, чтоб Гибсон восхищался этим видом искусства. Хотя сейчас песня ему неожиданно понравилась, он даже попытался подпевать; и вдруг презренная сентиментальность нахлынула на него. Он замолчал – один в этом зале – и целую минуту не понимал, что с ним такое.

Вокруг сидели женщины и мужчины, у которых было дело, общая цель.

Каждый из них знал, что нужен. Они изведали чувство свершения, мало кому знакомое на Земле, где все цели давно достигнуты; и чувство это становилось особенно острым оттого, что Порт-Лоуэлл такой маленький и все друг друга знают.

Конечно, такие хорошие вещи долго продолжаться не могут. Колония вырастет, и дух первооткрывателей исчезнет. Все разрастется, войдет в норму. Но сейчас это было здорово. Хорошо почувствовать такое хоть раз в жизни! Гибсон знал, что все вокруг ощущают это постоянно, но сам он не мог. Он был сторонним наблюдателем – он всегда предпочитал эту роль. Но сейчас ему хотелось, если еще не поздно, стать участником игры.

Вероятно, именно тогда изменил Земле Мартин Гибсон. Никто об этом не узнал. Даже те, кто сидел рядом с ним, заметили только, что он замолчал, а потом с удвоенным пылом присоединился к хору.

Зрители медленно расходились по двое и по трое, смеясь, напевая и переговариваясь. Гибсон попрощался с Главным и Уиттэкером и пошел в гостиницу. Два человека, которые правили Марсом, подождали, пока он исчез в узких улицах, а потом Хэдфилд обернулся к дочери и тихо сказал:

– Иди домой, дорогая. Мы погуляем. Я приду через полчаса.

Они подождали еще, отвечая на приветствия, пока маленькая площадь не опустела. Уиттэкер предчувствовал, что будет, и немного волновался.

– Напомните мне, чтоб я поздравил Джорджа, – сказал Хэдфилд.

– Хорошо, – сказал Уиттэкер. – Здорово продернули нашего злополучного друга! Вы, наверно, хотите обсудить его последнее открытие?

Главный даже удивился такой прямоте.

– Поздно. И кажется, он ничего не натворил. Я думаю, как бы избежать таких случаев в будущем.

– Водителя винить нельзя. Он не знал о проекте. Просто ему не повезло, вот он и напоролся.

– Как вы думаете, Гибсон что-нибудь заподозрил?

– Понятия не имею. Он хитрый.

– Нашли время посылать корреспондента! Бог свидетель, я сделал все, чтоб этому помешать!

– Все равно рано или поздно разнюхает. Выход один…

– Какой?

– Надо ему сказать. Не все, немножко.

Они помолчали. Потом Хэдфилд заметил:

– Да, смело… Вы считаете, ему можно довериться?

– Я его много видел за эти недели. В сущности, он на нашей стороне.

Понимаете, мы делаем как раз то, о чем он всю жизнь мечтал. Только он никак не может в это поверить. Опасней всего отпустить его на Землю с одними подозрениями.

Молча дошли они до края купола, остановились и стали смотреть на марсианский пейзаж, смутно мерцающий в свете городских огней.

– Надо подумать, – сказал Хэдфилд, поворачиваясь, чтоб идти обратно. – Конечно, многое зависит от того, как быстро все пойдет.

– Когда будет готово?

– А черт их знает! Разве от ученых добьешься точности?

Мимо них прошла под руку пара. Уиттэкер хмыкнул.

– Да, кстати. Кажется, Айрин понравился этот парень, как его, Спенсер…

– Не думаю. Просто здесь редко увидишь новое лицо. И вообще космонавтика настолько романтичнее нашей работы…

– Как поется в песне, «красотки любят моряков»… Ну что ж, только не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Гибсон вскоре заметил, что с Джимми что-то случилось, и быстро нашел правильный ответ. Выбор он одобрил. Он мало видел Айрин, но она ему нравилась. Довольно наивная, конечно, но это еще ничего. Гораздо важнее, что она веселая и приветливая, хотя раза два Гибсон видел ее мрачной, и это ее тоже не портило. Вдобавок она была очень хорошенькая. Гибсон, по старости лет, знал, что это не обязательно, но Джимми, вероятно, придерживался других взглядов.

Сперва он решил подождать, пока Джимми сам с ним не заговорит. По всей видимости, тот полагал, что никто ничего не замечает. Однако выдержка изменила Гибсону, когда Джимми заявил, что хочет поступить на службу. Ничего странного в этом не было. Космонавты нередко служили здесь, чтобы занять время между двумя полетами. Как правило, они выбирали работу, связанную с их профессией, – Маккей вел вечерние занятия по математике, а бедный доктор Скотт вообще не отдыхал ни одного дня и прямо с космолета направился в больницу.

Но Джимми, по-видимому, хотел перемен. Оказывается, в вычислительном центре не хватало людей, и он надеялся, что здесь пригодится его знание математики. Он приводил на редкость убедительные доводы, и Гибсон с удовольствием его слушал.

– Милый мой Джимми, – сказал он, когда тот кончил, – зачем это мне рассказывать? Идите, кто вас держит…

– Я понимаю, – сказал Джимми. – Но вы часто видите Уиттэкера, и, может быть, если бы вы с ним поговорили…

– Если хотите, я поговорю с Главным.

– Ой, нет, не надо!.. – воскликнул Джимми и тут же попытался исправить ошибку:

– Не стоит беспокоить его из-за таких пустяков.

– Вот что, Джимми, – твердо сказал Гибсон, – чего вы крутите? Это вы сами придумали или Айрин подсказала?

Стоило доехать до Марса, чтоб увидеть сейчас Джимми. Он выглядел, как рыба, которая уже давно научилась дышать, но только сейчас это заметила.

– А-а… – выдавил он наконец, – я не знал, что вы догадались… Вы никому не скажете?

Гибсон сказал было, что все и так знают, но увидел глаза Джимми, и ему расхотелось шутить. Колесо обернулось полностью. Он точно знал, что чувствует сейчас Джимми. И еще он знал: как бы ни сложилось его будущее, ничто не сравнится с чувствами, которые он сейчас открывает, – новыми и свежими, как первое утро мира. Он может влюбляться снова и снова, но воспоминание об Айрин окрасит и сформирует всю его жизнь.

– Я сделаю все, что смогу, – мягко сказал Гибсон. Он действительно так думал. История повторялась и раньше, но никогда – с такой точностью. Что ж, приходится учитывать свои прошлые ошибки. Не все на свете можно планировать; но он знал, что расшибется в лепешку, чтобы помочь Айрин и Джимми. Может, все и выйдет у них тогда не так, как у него.

Глава 11

Загорелся янтарный огонек. Гибсон снова отхлебнул воды, тихо откашлялся и поправил бумаги. Перед каждым, даже самым коротким, выступлением по радио у него першило в горле. В контрольной кабине инженер-звуковик подняла палец. Янтарный свет мгновенно сменился рубиновым.